
...мама провожает Льва в армию
Фото: из личного Лещенко Льва архива
........Я попадаю в тамбовские лагеря, а оттуда нас — бабах! — в Группу советских войск в Германии.
А оттуда кто меня будет вызывать в Москву?
И попадаю я в танковую роту. И сразу же на учения.
А это 1961 год, наши и натовские танки стоят друг напротив друга у Бранденбургских ворот.
Спали с автоматами по положению № 1 месяца полтора-два, даже больше.
В тот год у нас задержали демобилизацию на несколько месяцев — нельзя было отпускать обученных солдат.
Все на самом деле думали, что начинается третья мировая.
Можно представить, что это были за учения. Влезаешь в «тридцать четверку»…
— Вроде уже Т-55 были на вооружении, нет?
— Молодым Т-54 и Т-55 не давали. А Т-34 для того, чтобы мызгать по лесам, по полям грязь помесить, — то, что надо.
Вот на дивизионных учениях — да, уже современные машины, со стабилизирующейся пушкой и прочим сервисом.
Я заряжающий, болванка весит 33 килограмма, два пуда. Выстрел шарашит так, что ушам выжить невозможно.
А хуже всего, когда танковый пулемет работает: от него никакой шлемофон не спасает.
К тому же начальство, зная, что я пою в хоре полковой самодеятельности, назначает меня батальонным запевалой.
«Я не могу петь на морозе». — «Ты что, трам-тарарам?! А ну пой!»
А самодеятельностью руководит жена командира полка. Я к ней:
Ольга Сергеевна, так и так, я хочу в институт, а меня — петь на мороз.
Она: «Нет вопросов. И вообще на учения больше не поедешь.
В декабре смотр в штабе армии, готовиться надо».
И попадаем мы в штаб в Фюрстенберг, на смотр.
Я запеваю: «Ярко горя, пылала в небе заря… что-то там Ленин ведет за собою рабочий народ…» — партийная песня, обычная.
Подходят ребята из ансамбля армии: «Слушай, хороший голос.
Подойди к нашему руководителю, тут как раз баритона не хватает».
Подхожу к руководителю. Он: «Что умеете?» Я: «Римский-Корсаков, «Демон» Рубинштейна…
И достаю ноты — я ведь взял их с собой, рассчитывая, что попаду в ансамбль Московского округа.
«Возвращайся к себе, вызовем».
Но не вызывают и не вызывают несколько месяцев.
И вот сижу я в каптерке, чищу пулемет. Приходит старшина-украинец и говорит: «Лэшшэнко, подъем и на выход.
Тебя в другую часть переводят».
Привезли меня в Фюрстенберг, выдали новую гимнастерку и к ней
портупею, повели на танцы — единственного обритого среди них, с фасонными прическами.
Стою в сторонке, бьет меня колотун. Ведь что такое служба в Германии?
Колючая проволока вокруг, никаких свиданий. Пройдет на плацу продавщица из чайной — и все.
А тут столько девушек сразу.
Размещался ансамбль в хорошем трехэтажном доме, принадлежавшем бывшему немецкому профессору-медику.
Анфилада из лестниц, озеро роскошное.
А работал этот профессор в женском концлагере Равенсбрюк, где десятки тысяч заключенных погибли: он ставил на них эксперименты.
И вот мне начальник ансамбля говорит: «К 23 февраля готовим песню «Бухенвальдский набат». Я слышал, как ее поет Муслим.
Стал учить. И для этого попросил свозить меня в Равенсбрюк. А там музей. Вижу эти печи, ужас этот…
И 23 февраля выхожу на сцену — клуб огромный, настоящий переполненный зал.
Вспоминаю увиденное, и у меня горло перехватывает. А потом собираюсь и разрываю этот зал. Бисирую.
Так и закрепился в ансамбле. Позже с ним почти всю Германию увидел.
http://www.itogi.ru/arts-spetzproekt/2013/36/193677.html